Про прекрасное, может быть...
Mar. 3rd, 2018 11:32 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_amargoТой випадок, коли мене аж розпирає, аж пне мене так мені хочеться написати щось про красу його, але я не знаю тих слів, якими це можна зробити. Бо це буде однаково, що я би стала вихвалювати свою власну красу.
Говорю ему это. Говорю: «Знаешь, Эм, меня сейчас прям распирает от желания написать про то, какой ты прекрасный, но я слов не знаю таких, какими бы можно было это всё описать. Потому, что мне кажется, что если бы я стала рассказывать о твоей красоте, то это было бы похоже на то, что я хвалю своё тело...» Отвечает: «Нет, писать не стоит, но по другой причине.» «По какой?» «Я совсем не красивый.»
«Я не о той красоте.» - Говорю ему я. Потом смотрю его глазами на его брата. И добавляю: «Хотя. О красоте... Ты вот глянь хоть на засранца сейчас. И осознай, пожалуйста, что у тебя были все генетические варианты заиметь такое же лицо породистого коня, как у младшего твоего. Осознай. И больше никогда не пизди на обличье своё.»
Эм вслед за мною тоже смотрит на Лукаса. Тот на две недели отчаливает работать в Париж и Эм вместе с дочерью приехали забирать его собаку погостить в дом родителей.
Брат, одетый уже, стоит у дверей рядом с собранными чемоданами, держит на руках своего дражайшего дрожащего чихуа-хуа Ти-Эр-Банди, и так же смотрит на Эм. Потом спрашивает: «Что? Мы что что-то забыли?» «Я красивее тебя.» - Сообщает ему задумчиво Эм. Лютц гыгыкает, отвечает: «Конечно конечно. Помечтай помечтай.»
И Эм не говоря больше ничего, берёт один из братовых чёрных пластиковых чемоданов и двигается к своей машине. Потом в голову задаёт мне вопрос, из которого я понимаю, что тема его зацепила: «Если не о той красоте, то о чём?»
Я отвечаю: «Не знаю я. Я не знаю, как объяснить. То, о чём мне сейчас хочется написать, это не та красота. Это не то, что ты измеряешь на вскидку. Не расстояние между глазами, не изгиб бровей, не длина ресниц и не точённая форма носа. Не губы, не скулы, не шея. Это не лицо, попадающее в параметры симпатичности, кажущееся привлекательным. Не то, на что ты посмотрел и сказал себе — а ничё так, сойдёт. Это что-то такое, от чего — когда ты это видишь — на несколько секунд из головы пропадает вообще любая способность воспринимать параметры, оценивать, понимать. Просто трогаешь это глазами, прикасаешься, загребаешь, хватаешь и одна мысль — о боже о боже о боже как же это прекрасно! Бывает такое?»
Эм взглядывает на свою руку, лежащую на руле, затем в зеркало взглядывает, потом оборачивается, смотрит секунду на дочь и отвечает: «Случается, да.»
«Ну, вот.» - Отвечаю. - «Значит ты понимаешь, что я тут ощущала на днях, когда резала твои фотографии.» «Угу. Наверное, понимаю...»
Это было такое странное чувство, как будто я смотрю на своё собственное тело, на собственное своё лицо и млею от ужаса, удивления и восхищения. Потому, что это то, что мне принадлежит, но мною не постижимо.
В такие минуты я наверняка бы смогла сформулировать коротко и достаточно чётко причины, по которым Боженька запретил нам всем самоубиваться в печалях и себе подобных мочить.
Потому, что примерно по тем же самым причинам мы законодательно запрещаем друг другу резать ножами подлинники Караваджо и соборы сжигать.
Потому, что прекрасное в эти минуты было очевидным таким же, как раздражение на лице Эм, как пальцы вокруг взошедшего члена, как складки на животе.
Никто из нас не способен создать что-то такое же без вдохновения свыше. Мы — без вдохновения — даже повторить на холсте маслом или из камня резцом этого сами не сможем.
Мы, все мы, да, и даже аборигены полуострова Павло-Кичкас, ебущиеся вечером в пятницу на самогонной тяге, мы все до единого — только вдохновение для Творца вдохновенного. И всех он нас создаёт для того, чтоб любоваться.
Иногда у него получается кто-то похожий на Эм. Иногда у него совсем не получается и, глядя на произведение какое-нибудь кичкасских мастеров, можно даже сказать, что у Бога руки немножко из жопы. Но тем не менее все мы сделаны затем, чтобы были. Чтобы просто были и всё.
Потому, что в момент, когда Всевышнего накрыло желанием делать нас, он просто решил, что хочет смотреть на прекрасное. И ощущать удивление, восхищение и даже ужас немножко.
«Понимаешь?» - Говорю я Эм, сворачивающему наконец на дорогу к аэропорту. - «Вчера я, обрезая эти снимки, смотрела на твоё тело и отчётливо ощущала, что ты невероятно невыразимо красив, и что другой причины, чтобы мы на Земле появились не могло быть никакой. Мы созданы для того, чтобы любоваться. И чтобы мы и чтоб нами...»
И он отвечает: «Понимаю. Конечно же понимаю. Сам недавно думал об этом, когда скринил с экрана твоё видео в скайпе...»
Говорю ему это. Говорю: «Знаешь, Эм, меня сейчас прям распирает от желания написать про то, какой ты прекрасный, но я слов не знаю таких, какими бы можно было это всё описать. Потому, что мне кажется, что если бы я стала рассказывать о твоей красоте, то это было бы похоже на то, что я хвалю своё тело...» Отвечает: «Нет, писать не стоит, но по другой причине.» «По какой?» «Я совсем не красивый.»
«Я не о той красоте.» - Говорю ему я. Потом смотрю его глазами на его брата. И добавляю: «Хотя. О красоте... Ты вот глянь хоть на засранца сейчас. И осознай, пожалуйста, что у тебя были все генетические варианты заиметь такое же лицо породистого коня, как у младшего твоего. Осознай. И больше никогда не пизди на обличье своё.»
Эм вслед за мною тоже смотрит на Лукаса. Тот на две недели отчаливает работать в Париж и Эм вместе с дочерью приехали забирать его собаку погостить в дом родителей.
Брат, одетый уже, стоит у дверей рядом с собранными чемоданами, держит на руках своего дражайшего дрожащего чихуа-хуа Ти-Эр-Банди, и так же смотрит на Эм. Потом спрашивает: «Что? Мы что что-то забыли?» «Я красивее тебя.» - Сообщает ему задумчиво Эм. Лютц гыгыкает, отвечает: «Конечно конечно. Помечтай помечтай.»
И Эм не говоря больше ничего, берёт один из братовых чёрных пластиковых чемоданов и двигается к своей машине. Потом в голову задаёт мне вопрос, из которого я понимаю, что тема его зацепила: «Если не о той красоте, то о чём?»
Я отвечаю: «Не знаю я. Я не знаю, как объяснить. То, о чём мне сейчас хочется написать, это не та красота. Это не то, что ты измеряешь на вскидку. Не расстояние между глазами, не изгиб бровей, не длина ресниц и не точённая форма носа. Не губы, не скулы, не шея. Это не лицо, попадающее в параметры симпатичности, кажущееся привлекательным. Не то, на что ты посмотрел и сказал себе — а ничё так, сойдёт. Это что-то такое, от чего — когда ты это видишь — на несколько секунд из головы пропадает вообще любая способность воспринимать параметры, оценивать, понимать. Просто трогаешь это глазами, прикасаешься, загребаешь, хватаешь и одна мысль — о боже о боже о боже как же это прекрасно! Бывает такое?»
Эм взглядывает на свою руку, лежащую на руле, затем в зеркало взглядывает, потом оборачивается, смотрит секунду на дочь и отвечает: «Случается, да.»
«Ну, вот.» - Отвечаю. - «Значит ты понимаешь, что я тут ощущала на днях, когда резала твои фотографии.» «Угу. Наверное, понимаю...»
Это было такое странное чувство, как будто я смотрю на своё собственное тело, на собственное своё лицо и млею от ужаса, удивления и восхищения. Потому, что это то, что мне принадлежит, но мною не постижимо.
В такие минуты я наверняка бы смогла сформулировать коротко и достаточно чётко причины, по которым Боженька запретил нам всем самоубиваться в печалях и себе подобных мочить.
Потому, что примерно по тем же самым причинам мы законодательно запрещаем друг другу резать ножами подлинники Караваджо и соборы сжигать.
Потому, что прекрасное в эти минуты было очевидным таким же, как раздражение на лице Эм, как пальцы вокруг взошедшего члена, как складки на животе.
Никто из нас не способен создать что-то такое же без вдохновения свыше. Мы — без вдохновения — даже повторить на холсте маслом или из камня резцом этого сами не сможем.
Мы, все мы, да, и даже аборигены полуострова Павло-Кичкас, ебущиеся вечером в пятницу на самогонной тяге, мы все до единого — только вдохновение для Творца вдохновенного. И всех он нас создаёт для того, чтоб любоваться.
Иногда у него получается кто-то похожий на Эм. Иногда у него совсем не получается и, глядя на произведение какое-нибудь кичкасских мастеров, можно даже сказать, что у Бога руки немножко из жопы. Но тем не менее все мы сделаны затем, чтобы были. Чтобы просто были и всё.
Потому, что в момент, когда Всевышнего накрыло желанием делать нас, он просто решил, что хочет смотреть на прекрасное. И ощущать удивление, восхищение и даже ужас немножко.
«Понимаешь?» - Говорю я Эм, сворачивающему наконец на дорогу к аэропорту. - «Вчера я, обрезая эти снимки, смотрела на твоё тело и отчётливо ощущала, что ты невероятно невыразимо красив, и что другой причины, чтобы мы на Земле появились не могло быть никакой. Мы созданы для того, чтобы любоваться. И чтобы мы и чтоб нами...»
И он отвечает: «Понимаю. Конечно же понимаю. Сам недавно думал об этом, когда скринил с экрана твоё видео в скайпе...»
