![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_amargoГолова продолжает болеть. Сижу и плачу. Нет, не от того, что уже не в силах терпеть эту мигрень, этот огонь в голове. А — просто так. Словно слёзы — часть этой мигрени, результат давления изнутри на глаза.
И вот эти слёзы льются и льются из глаз. Я пытаюсь смотреть в расклад Карры, но просто пялюсь на карточки и плачу над ними. В это время Эм чёрным ходом «на манер польский» уходит со скучного мероприятия и тоже чувствует мои слёзы в глазах. Спрашивает: «Это что?» «Это то.» - Отвечаю.
В сумерках моей слезливости мелькает силуэт, напоминающий мне Гаэля Гарсиа Берналя, но Эм мотает головой: «Но. Но. Nein.» и силуэт исчезает в красных складках чужой чьей-то плоти или просто за занавесью, отделяющую комнату, полную людей, от узкого коридора, ведущего на свободу.
«Чего вдруг?» - Интересуюсь я. Эм интересуется в ответ: «А зачем ему?» Я пожимаю плечами. Мычу: «Я не знаю зачем ему, но я была бы не против кого-то типа Гаэля Берналя.» Эм отвечает одним словом: «Tja.» Даже без улыбки, наверное.
Обожаю это слово. Всё время, с тех пор, как услышала его от Эм впервые, мечтаю научиться произносить его так же, как это делает Эм. С тем же прононсом, нажимом, с той же пропорцией обречённости и смирения в голосе. Но пока тренируюсь на котиках и результатами недовольна. Пока у меня изо рта вместо немецкого tja вываливается вполне себе тся или ться. В общем, что-то и нечто. Обрубок, на tja не похожий. Без чёткого профиля, без упругости выговора.
«Tja.» - Говорит мне Эм, не улыбаясь даже. А потом улыбается, здороваясь с кем-то за руку, и на вопросы, не расслышанные мною, отвечает кому-то: «Нет, я ухожу уже. Нет, они там сидят ещё. Нет, они так углубились в дискуссию о разновидностях революции, что вы не только стулья пустые сможете забрать, но и их вынести вместе со стульями, они этого не заметят...»
Потом Эм, наконец, выходит на улицу и собирается идти пешком сквозь Берлин, но останавливается тут же, у двери, из которой только что вышел. Подкуривает сигарету. Медленно затягивается дымом. Медленно дым выпускает. Медленным взглядом провожает дым, смешанный с паром от выдоха, рассеивающийся в городском бледном воздухе. Дверь открывается, ударяя Эм по спине, чиркая по лопатке. Он делает шаг в сторону, оборачивается, видит снова того, кому в коридоре перед алою шторой уже сказал своё нет.
«Закурить?» - Человек делает жест, поднося невидимую сигарету к губам. Эм, кивает: «Си. Ja. Один миг.» Тянется правой рукой к пачке в кармане. Но в этот момент проситель берёт из пальцев его левой руки уже начатую сигарету и продолжает курить то, что Эм не докурил. Эм ничего не остаётся, как достать и раскуривать новую.
Разговор снова касается той темы, от которой Эм убегал. «Они ебанулись на Че.» «Они думают, что понимают его.» «Если они думают, что понимают ебанутого, тогда они действительно на отличненько ебанулись...»
На выступе серой стены, у которой Эм и его собеседник стоят, лежит горка окурков и использованных спичек, лежат пустые пачки из под голуаза и мальборо, и даже кем-то забытая серебряная зажигалка лежит очевидно не первые уже сутки. И выступ и стена над ним усеяны чёрными точками сигаретных ожогов, выступ к тому же усыпан тонким слоем серого пепла.
Оба они, пока курят, смотрят на этот печальный, отталкивающий, тошнотворный почти натюрморт. Потом каждый добавляет в него по ещё одному окурку.
И сразу же Эм протягивает своему сокурильщику руку со словами: «Всё. Мне пора. Я пошел.» Тот, с кем он по второму разу прощается, в ответ ему руки не подаёт, а спрашивает: «Por qué no quieres?» «Хочу.» - Отвечает Эм. - «Но не думаю, что смогу.» «Ich glaube nicht, dass ich kann.» - Повторяет слово в слово за Эм оттиск архангела Габриэля или, может быть, актёра Гаэля Гарсиа Берналя. И добавляет: «Серьёзно? Значит, слухи о тебе неправдивы?»
Эм, уже уходящий, оборачивается на ходу, делает несколько шагов спиной вперёд и, глядя в лицо остающемуся у дверей человеку, отвечает со смехом: «Слухи всегда только слухи. Нет никаких слухов, есть то, что люди хотели бы от того, о ком они эти слухи распускают. Поверь мне. Или спроси хотя бы и у Эрнесто Гевары вот. А Луизе, которая тебе обо мне что-то такое рассказывала, скажи, что я зол на неё, очень зол на неё...»
Я хватаюсь за голову. Спрашиваю: «Божежмой, Эм, когда эта боль закончится, а?» «Завтра.» - Говорит он в мою больную голову мне. - «Наверное завтра, Сан. Очень на это надеюсь.» «Я тоже надеюсь. Я тоже...»
Затем Эм идёт быстрым шагом, срезая путь через угол, засаженный молодыми деревьями. Я подстраиваюсь под его ритм. Какое-то время молчу, а потом всё же спрашиваю: «Так почему таки нет?» «Потому, что.» - Буркает так, что я понимаю, что он знал, что я вернусь к этой теме. - «Потому, что он мне Тима напоминает. Всеми матьего своими повадками. Даже этой скотской манерой забирать изо рта сигарету.» «Аа-а-ааа. Ну да.» «Ну, да.» «Это то.»
И вот эти слёзы льются и льются из глаз. Я пытаюсь смотреть в расклад Карры, но просто пялюсь на карточки и плачу над ними. В это время Эм чёрным ходом «на манер польский» уходит со скучного мероприятия и тоже чувствует мои слёзы в глазах. Спрашивает: «Это что?» «Это то.» - Отвечаю.
В сумерках моей слезливости мелькает силуэт, напоминающий мне Гаэля Гарсиа Берналя, но Эм мотает головой: «Но. Но. Nein.» и силуэт исчезает в красных складках чужой чьей-то плоти или просто за занавесью, отделяющую комнату, полную людей, от узкого коридора, ведущего на свободу.
«Чего вдруг?» - Интересуюсь я. Эм интересуется в ответ: «А зачем ему?» Я пожимаю плечами. Мычу: «Я не знаю зачем ему, но я была бы не против кого-то типа Гаэля Берналя.» Эм отвечает одним словом: «Tja.» Даже без улыбки, наверное.
Обожаю это слово. Всё время, с тех пор, как услышала его от Эм впервые, мечтаю научиться произносить его так же, как это делает Эм. С тем же прононсом, нажимом, с той же пропорцией обречённости и смирения в голосе. Но пока тренируюсь на котиках и результатами недовольна. Пока у меня изо рта вместо немецкого tja вываливается вполне себе тся или ться. В общем, что-то и нечто. Обрубок, на tja не похожий. Без чёткого профиля, без упругости выговора.
«Tja.» - Говорит мне Эм, не улыбаясь даже. А потом улыбается, здороваясь с кем-то за руку, и на вопросы, не расслышанные мною, отвечает кому-то: «Нет, я ухожу уже. Нет, они там сидят ещё. Нет, они так углубились в дискуссию о разновидностях революции, что вы не только стулья пустые сможете забрать, но и их вынести вместе со стульями, они этого не заметят...»
Потом Эм, наконец, выходит на улицу и собирается идти пешком сквозь Берлин, но останавливается тут же, у двери, из которой только что вышел. Подкуривает сигарету. Медленно затягивается дымом. Медленно дым выпускает. Медленным взглядом провожает дым, смешанный с паром от выдоха, рассеивающийся в городском бледном воздухе. Дверь открывается, ударяя Эм по спине, чиркая по лопатке. Он делает шаг в сторону, оборачивается, видит снова того, кому в коридоре перед алою шторой уже сказал своё нет.
«Закурить?» - Человек делает жест, поднося невидимую сигарету к губам. Эм, кивает: «Си. Ja. Один миг.» Тянется правой рукой к пачке в кармане. Но в этот момент проситель берёт из пальцев его левой руки уже начатую сигарету и продолжает курить то, что Эм не докурил. Эм ничего не остаётся, как достать и раскуривать новую.
Разговор снова касается той темы, от которой Эм убегал. «Они ебанулись на Че.» «Они думают, что понимают его.» «Если они думают, что понимают ебанутого, тогда они действительно на отличненько ебанулись...»
На выступе серой стены, у которой Эм и его собеседник стоят, лежит горка окурков и использованных спичек, лежат пустые пачки из под голуаза и мальборо, и даже кем-то забытая серебряная зажигалка лежит очевидно не первые уже сутки. И выступ и стена над ним усеяны чёрными точками сигаретных ожогов, выступ к тому же усыпан тонким слоем серого пепла.
Оба они, пока курят, смотрят на этот печальный, отталкивающий, тошнотворный почти натюрморт. Потом каждый добавляет в него по ещё одному окурку.
И сразу же Эм протягивает своему сокурильщику руку со словами: «Всё. Мне пора. Я пошел.» Тот, с кем он по второму разу прощается, в ответ ему руки не подаёт, а спрашивает: «Por qué no quieres?» «Хочу.» - Отвечает Эм. - «Но не думаю, что смогу.» «Ich glaube nicht, dass ich kann.» - Повторяет слово в слово за Эм оттиск архангела Габриэля или, может быть, актёра Гаэля Гарсиа Берналя. И добавляет: «Серьёзно? Значит, слухи о тебе неправдивы?»
Эм, уже уходящий, оборачивается на ходу, делает несколько шагов спиной вперёд и, глядя в лицо остающемуся у дверей человеку, отвечает со смехом: «Слухи всегда только слухи. Нет никаких слухов, есть то, что люди хотели бы от того, о ком они эти слухи распускают. Поверь мне. Или спроси хотя бы и у Эрнесто Гевары вот. А Луизе, которая тебе обо мне что-то такое рассказывала, скажи, что я зол на неё, очень зол на неё...»
Я хватаюсь за голову. Спрашиваю: «Божежмой, Эм, когда эта боль закончится, а?» «Завтра.» - Говорит он в мою больную голову мне. - «Наверное завтра, Сан. Очень на это надеюсь.» «Я тоже надеюсь. Я тоже...»
Затем Эм идёт быстрым шагом, срезая путь через угол, засаженный молодыми деревьями. Я подстраиваюсь под его ритм. Какое-то время молчу, а потом всё же спрашиваю: «Так почему таки нет?» «Потому, что.» - Буркает так, что я понимаю, что он знал, что я вернусь к этой теме. - «Потому, что он мне Тима напоминает. Всеми матьего своими повадками. Даже этой скотской манерой забирать изо рта сигарету.» «Аа-а-ааа. Ну да.» «Ну, да.» «Это то.»
