Про сочувствие. Может быть.
Feb. 19th, 2018 03:26 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_amargoЗа четыре дня — полтора вопроса для Карры, которые я задала, разобрала и расписала. Боль переместилась налево, потом вернулась назад, в правый глаз и в правый висок. Это не мешает сраться в фейсбуке, но мешает понимать материи более тонкие, чем комментарий в три строчки от незнакомца, призывающего меня вразумиться немедленно.
Вдруг поняла, что я не сочувствую совершенно боли многих серебряных. Я всех ощущаю, да. Слышу их, вижу, понимаю из текст. Головой понимаю, то есть, что этот вот текст и то, что я слышу и вижу, и то, что я ощущаю — например, агрессивное поведение или перечисление трат, которые были сделаны на украинскую армию и госпиталь в самые тяжкие годы — всё это признаки боли, глубокой ноющей боли. Понимаю. Но не сочувствую.
Не включается механизм автоматического сочувствия всем ириранам подряд. Раньше не замечала, а сегодня заметила, что на каких-то людей я просто не реагирую. Сеть держу, их удерживаю, боль их принимаю. Но по сети не запускается ток. Не идёт ответный сигнал: «Знаю, что ты ощущаешь и то же самое ощущаю.»
Им не легче оттого совершенно, что я здесь и что я держу их по-прежнему. Но мне легче оттого, что я от их боли не получаю, как раньше, свою личную боль, а получаю лишь понимание о том, что им очень болит.
Минус любая боль равно облегчение мне.
Человеку плохо. Он стоит посреди базарной площади фейсбука и орёт: «Ой, мне плохо! Мне плохо! Мне плохо! Мне плохо!» Но ветер забивает, заталкивает ему эти слова в рот обратно. Получается хрип, бяканье и бульканье нечленораздельное. Слышится как: «Суки! Суки вы все! Я вас всех ненавижу! Я вам отдавал, отдавал. Я вам отдавал столько, сколько вам и не снилось. А вы все низкие, низменные и все вы обосранные свои жопы подтираете подолом рубашки. Вы меня не достойны! И моих жертв также нет!»
Человек перечисляет всё. От утраченной любви, не выдержавшей напряжения и в алкоголь ушедшей. До маминых золотых украшений, которые пришлось продавать, чтоб заплатить за протезы раненным украинским бойцам. И — если считать по пальцам, или на калькуляторе — пожалуй, так оно и есть — цена, им заплаченная за право орать на площади действительно велика. И любимый ушёл, и отчим умер, и здоровье — сквозь пальцы, и силы, и вера и всё всё всё всё, что было за тучные годы накоплено.
Раньше я бы это почувствовала. Что человеку плохо и за его криком ветер носит на самом деле шлейф нестерпимой боли нагой. Должна была бы почувствовать и почувствовала бы обязательно.
А теперь я тренированным мозгом понимаю, что эту агрессию надо списывать на бессилие. И терпеть, и прощать её надо. Но не чувствую ничего, кроме того, как боль входит клином ругательств в висок.
Тот нервный центр, на который мог бы подействовать крик: «Я вас всех ненавижу, потому что вы все будете жить, пить жизнь и есть жизнь, и любить жизнь в своих спальнях!» перестал работать тогда уже, когда у меня стали вдруг умирать те, кто не знал своим жертвам настоящей цены. Умирал, умирал. Да и умер.
И сегодня я обнаружила этот отмерший центр и смерть его констатировала. Я вдруг поняла, что правила изменились. Я чувствую боль как и раньше, но не чувствую ничего, когда меня пытаются продавить на эту боль, выдавить из меня реакцию жалости или-и отвращения.
Я говорю об этом Эм в момент, когда он курит у открытого — в февральскую ночь настежь — окна и смотрит на Телебашню. «Понимаешь.» - Я говорю. - «Я сегодня в фейсбуке под чужим постом наткнулась на полные истерической ненависти комментарии одного из Семейства. И я головой поняла, что он такой злой и желчный потому, что болит у него. И я дотянулась, потрогала, почувствовала, что-то забрала, но ничего уже не отдала. Я не отдала ничего и не ощутила, что нужно ему что-то своё отдавать. Никакого утешения. Ноль. Работа Корвэ — боль забирать. Утешать — не его работа, наверное.» «А по желанию только.» - Проговаривает Эм вместо меня. И я повторяю: «Да, по желанию. Только.»
Эм продолжает курить. Наконец задаёт свой вопрос: «Мою боль заберёшь? Мне вместо неё что-то дашь?» «Какую именно боль?» - Спрашиваю я у него. - «Ты так сильно ударился сейчас о тот проклятый шкаф головой, что тебе половинить боль нужно?»
«Нет.» - Качает головой, улыбаясь. - «Нет. Я про другую боль. Про ту, которую я ощутил от одного из твоих сегодняшних фейсбучных постов про этого, из Семейства который.» «Ты про что?» «Я про то, что тебе хватило ума написать, что может случиться так, что однажды ты окажешься в моей берлинской квартире, будешь стоять вот здесь вот, пить кофе и строчить пост в фейсбук...» «А, ну, да. Извини.» «Желания иногда тоже боль причиняют.» «Да. Когда-нибудь до меня и это тоже дойдёт.»
Вдруг поняла, что я не сочувствую совершенно боли многих серебряных. Я всех ощущаю, да. Слышу их, вижу, понимаю из текст. Головой понимаю, то есть, что этот вот текст и то, что я слышу и вижу, и то, что я ощущаю — например, агрессивное поведение или перечисление трат, которые были сделаны на украинскую армию и госпиталь в самые тяжкие годы — всё это признаки боли, глубокой ноющей боли. Понимаю. Но не сочувствую.
Не включается механизм автоматического сочувствия всем ириранам подряд. Раньше не замечала, а сегодня заметила, что на каких-то людей я просто не реагирую. Сеть держу, их удерживаю, боль их принимаю. Но по сети не запускается ток. Не идёт ответный сигнал: «Знаю, что ты ощущаешь и то же самое ощущаю.»
Им не легче оттого совершенно, что я здесь и что я держу их по-прежнему. Но мне легче оттого, что я от их боли не получаю, как раньше, свою личную боль, а получаю лишь понимание о том, что им очень болит.
Минус любая боль равно облегчение мне.
Человеку плохо. Он стоит посреди базарной площади фейсбука и орёт: «Ой, мне плохо! Мне плохо! Мне плохо! Мне плохо!» Но ветер забивает, заталкивает ему эти слова в рот обратно. Получается хрип, бяканье и бульканье нечленораздельное. Слышится как: «Суки! Суки вы все! Я вас всех ненавижу! Я вам отдавал, отдавал. Я вам отдавал столько, сколько вам и не снилось. А вы все низкие, низменные и все вы обосранные свои жопы подтираете подолом рубашки. Вы меня не достойны! И моих жертв также нет!»
Человек перечисляет всё. От утраченной любви, не выдержавшей напряжения и в алкоголь ушедшей. До маминых золотых украшений, которые пришлось продавать, чтоб заплатить за протезы раненным украинским бойцам. И — если считать по пальцам, или на калькуляторе — пожалуй, так оно и есть — цена, им заплаченная за право орать на площади действительно велика. И любимый ушёл, и отчим умер, и здоровье — сквозь пальцы, и силы, и вера и всё всё всё всё, что было за тучные годы накоплено.
Раньше я бы это почувствовала. Что человеку плохо и за его криком ветер носит на самом деле шлейф нестерпимой боли нагой. Должна была бы почувствовать и почувствовала бы обязательно.
А теперь я тренированным мозгом понимаю, что эту агрессию надо списывать на бессилие. И терпеть, и прощать её надо. Но не чувствую ничего, кроме того, как боль входит клином ругательств в висок.
Тот нервный центр, на который мог бы подействовать крик: «Я вас всех ненавижу, потому что вы все будете жить, пить жизнь и есть жизнь, и любить жизнь в своих спальнях!» перестал работать тогда уже, когда у меня стали вдруг умирать те, кто не знал своим жертвам настоящей цены. Умирал, умирал. Да и умер.
И сегодня я обнаружила этот отмерший центр и смерть его констатировала. Я вдруг поняла, что правила изменились. Я чувствую боль как и раньше, но не чувствую ничего, когда меня пытаются продавить на эту боль, выдавить из меня реакцию жалости или-и отвращения.
Я говорю об этом Эм в момент, когда он курит у открытого — в февральскую ночь настежь — окна и смотрит на Телебашню. «Понимаешь.» - Я говорю. - «Я сегодня в фейсбуке под чужим постом наткнулась на полные истерической ненависти комментарии одного из Семейства. И я головой поняла, что он такой злой и желчный потому, что болит у него. И я дотянулась, потрогала, почувствовала, что-то забрала, но ничего уже не отдала. Я не отдала ничего и не ощутила, что нужно ему что-то своё отдавать. Никакого утешения. Ноль. Работа Корвэ — боль забирать. Утешать — не его работа, наверное.» «А по желанию только.» - Проговаривает Эм вместо меня. И я повторяю: «Да, по желанию. Только.»
Эм продолжает курить. Наконец задаёт свой вопрос: «Мою боль заберёшь? Мне вместо неё что-то дашь?» «Какую именно боль?» - Спрашиваю я у него. - «Ты так сильно ударился сейчас о тот проклятый шкаф головой, что тебе половинить боль нужно?»
«Нет.» - Качает головой, улыбаясь. - «Нет. Я про другую боль. Про ту, которую я ощутил от одного из твоих сегодняшних фейсбучных постов про этого, из Семейства который.» «Ты про что?» «Я про то, что тебе хватило ума написать, что может случиться так, что однажды ты окажешься в моей берлинской квартире, будешь стоять вот здесь вот, пить кофе и строчить пост в фейсбук...» «А, ну, да. Извини.» «Желания иногда тоже боль причиняют.» «Да. Когда-нибудь до меня и это тоже дойдёт.»
