![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_amargoЭто название книги. Про которую Эм чуть больше месяца назад читал лекцию где-то. Нуу-уу-у, как лекцию, да... Просто читал куски из этой книги для публики небольшой, собравшейся в галерее. А между кусками рассказывал, что думает по этому поводу.
Потому, что: «Ну, ты же умеешь. Ты же когда-то много времени проводил, вникая в писателя этого самого, и даже писал о нём какую-то работу, ты помнишь же? Ну, сын, что тебе стоит?.. Это же так близко тебе. Это же твоя тема...»
Его тема, угу. На волне популярности сериала незабвенного Тыквера эту тему стали потрошить, словно труп давно похороненного странного великана. Труп набитый, по слухам, золотыми монетами. Каждый хочет влезть в холодную грудь и попробовать вытянуть что-нибудь для себя. Что-нибудь для себя про себя из того прекрасного времени, когда катастрофа уже дышала фройляйн Европе в затылок, но все умели жить танцуя и напиваясь, и на будущее не оглядываясь.
И теперь: «Всем так понравилась та твоя лекция там. Ты мог бы её повторить для более тесной компании, например в зале у Этты?» «Мам, у меня десять дней просто адские намечаются. Вот прямо сейчас должны остреляться параллельно два проекта, в которые я деньги вложил...» «Но это же пара часов. От силы часа три...» «Моей жизни...»
Это его три часа. Три часа, принадлежащих ему. За которые он бы успел пройти, как тёмный уставший и измученный работой Орфей насквозь Митте и Моабит, и углубиться, вбуравиться в Веддинг.
За которые он успел бы прикосновением пальцев и проникновением рук, поцелуем и языком оживить двух или трёх человек.
Поэтому он говорит: «Да. Три часа. В прошлый раз за три часа между работой и лекцией я успел созвониться с человеком, который приехал ко мне попуткой из такого-то города, подобрать его по дороге, выебать в машине, домой привезти, дома выебать и покормить, оставить его отдыхать, переодеться, приехать в музей, полтора почти что часа трындеть о том, о чём люди, собравшиеся там посидеть, понятия не имеют, потом ещё час ходить под охряными полотнами с видом человека разумного, обниматься со всеми, здороваться, отвечать на вопросы как я и где я и над чем я сейчас прям работаю, потом снова поехать домой и снова трахаться так, словно трахаюсь в последний раз. Это всё — мои три часа...»
Он это говорит и наблюдает за реакцией матери. Мама спрашивает: «Я знаю этого человека?» «Которого?» - Эм настолько замотанный, что сразу даже не понимает, о ком этот вопрос. Потом до него, конечно, доходит и он отвечает: «Нет. Ты не знаешь его.»
И тут я осознаю, что она не хочет знать. Она не хочет этого знать. Она хочет играть в доверие. В доверительные отношения между родительницей, раскованной и либеральной носительницей свободных взглядов, и выросшим одороблом, бывшим двадцать пять лет назад её милым улыбчивым сыном, мальчиком белокурым бегавшим на уроки музыки по классу аккордеона и на пустырный футбол. Но она на самом деле не хочет знать — с кем как и подряд сколько раз он может переспать между работой бессмысленной и лекцией про порочный Берлин.
Поэтому она ждёт улыбки. Отмашки, после которой можно будет отыграть всё назад. И он говорит ей: «Да ладно. Я пошутил. Я просто тупо спал три часа между грёбаными работами.»
И она выдыхает, улыбается тоже, берёт его под локоть, ложится щекой на рукав и произносит: «Ну, пожалуйста, не будь таким злым. Ну, пожалуйста, соглашайся.» «Потому, что ты Генриэтте пообещала уже?» «Ну. Да. Прости прости прости. Я ей пообещала. У неё есть много такого вот нераспроданного ещё. Мутного и вырожденческого. Все эти дамы с мундштуками, целующиеся мужчины, шлюхи пялящиеся в бокалы с вином. Всё это нужно продать, пока есть ещё пик моды на закат Веймарской Республики. А ты... Ну, ты же умеешь...» «Привлекать людей?» «Привлекать, да.»
Эм говорит: «Окей. Но только в марте, быть может.» «Только в марте? Окей.» - Отвечает ему его мама и провожает его до ворот, за которыми его машина. Он целует её в щёку, прощается.
Садится в авто, трогается с места, молча едет какое-то время, а потом говорит мне: «Ты чего сжалась вся? Я прям напряжение чувствую передающееся мне аж в пальцы на обеих ногах. Ты чего? Не надо так, дорогая. Я за рулём, ты заметила? Мне на педали жать нужно...»
«Я не люблю заходить на эти участки в тебе.» - Отвечаю я, очень тщательно подбирая слова. «На какие?» - Он действительно за день устал, его голова заморочена и он снова не сразу соображает — о чём идёт речь. Я уточняю: «На те, где у тебя отношения с твоей Юю. Я не люблю подслушивать ваших с мамой бесед. Даже самых невинных.»
«Ой, да ладно.» - Эм тормозит, достаёт из бассейной сумки недопитую бутылку витаминной воды с имбирём, взбалтывает и допивает. - «Да ладно. Только не начинай рассказывать мне, что ты боишься. Ты ведь не боишься?» «Нет. Не думаю, что это страх.» «Тогда что?» «Уважение. У тебя должны быть места, где ты можешь побыть один. Где у тебя могут быть какие-то свои секреты...»
«Да ладно!» - Произносит Эм в третий раз. Уже почти с возмущением. - «Ты серьёзно вот это вот всё? Хочешь оставить меня одного на одном ринге с мамой? Из уважения? Да ты надо мной издеваешься!!» «Нет. Не издеваюсь.» «Издеваешься, да. Если б не издевалась, поняла бы уже, что это то место, где я точно точно железно не хочу оставаться один. Это то место, где ты мне точно точно нужна.»
«Ясно.» - Мычу я ему. «Расслабься.» - Буркает Эм. - «А то мне сейчас заклинит ногу на газе.» «Хорошо.» - Мычу я. Он снова запускает мотор, снова начинает движение. Бурчит снова: «Вот там точно скользкий и порочный Берлин. Там точно нужен проводник для Орфея. Там потеряться страшнее, чем в толпе в галерее. Не бросай меня там.»
Потому, что: «Ну, ты же умеешь. Ты же когда-то много времени проводил, вникая в писателя этого самого, и даже писал о нём какую-то работу, ты помнишь же? Ну, сын, что тебе стоит?.. Это же так близко тебе. Это же твоя тема...»
Его тема, угу. На волне популярности сериала незабвенного Тыквера эту тему стали потрошить, словно труп давно похороненного странного великана. Труп набитый, по слухам, золотыми монетами. Каждый хочет влезть в холодную грудь и попробовать вытянуть что-нибудь для себя. Что-нибудь для себя про себя из того прекрасного времени, когда катастрофа уже дышала фройляйн Европе в затылок, но все умели жить танцуя и напиваясь, и на будущее не оглядываясь.
И теперь: «Всем так понравилась та твоя лекция там. Ты мог бы её повторить для более тесной компании, например в зале у Этты?» «Мам, у меня десять дней просто адские намечаются. Вот прямо сейчас должны остреляться параллельно два проекта, в которые я деньги вложил...» «Но это же пара часов. От силы часа три...» «Моей жизни...»
Это его три часа. Три часа, принадлежащих ему. За которые он бы успел пройти, как тёмный уставший и измученный работой Орфей насквозь Митте и Моабит, и углубиться, вбуравиться в Веддинг.
За которые он успел бы прикосновением пальцев и проникновением рук, поцелуем и языком оживить двух или трёх человек.
Поэтому он говорит: «Да. Три часа. В прошлый раз за три часа между работой и лекцией я успел созвониться с человеком, который приехал ко мне попуткой из такого-то города, подобрать его по дороге, выебать в машине, домой привезти, дома выебать и покормить, оставить его отдыхать, переодеться, приехать в музей, полтора почти что часа трындеть о том, о чём люди, собравшиеся там посидеть, понятия не имеют, потом ещё час ходить под охряными полотнами с видом человека разумного, обниматься со всеми, здороваться, отвечать на вопросы как я и где я и над чем я сейчас прям работаю, потом снова поехать домой и снова трахаться так, словно трахаюсь в последний раз. Это всё — мои три часа...»
Он это говорит и наблюдает за реакцией матери. Мама спрашивает: «Я знаю этого человека?» «Которого?» - Эм настолько замотанный, что сразу даже не понимает, о ком этот вопрос. Потом до него, конечно, доходит и он отвечает: «Нет. Ты не знаешь его.»
И тут я осознаю, что она не хочет знать. Она не хочет этого знать. Она хочет играть в доверие. В доверительные отношения между родительницей, раскованной и либеральной носительницей свободных взглядов, и выросшим одороблом, бывшим двадцать пять лет назад её милым улыбчивым сыном, мальчиком белокурым бегавшим на уроки музыки по классу аккордеона и на пустырный футбол. Но она на самом деле не хочет знать — с кем как и подряд сколько раз он может переспать между работой бессмысленной и лекцией про порочный Берлин.
Поэтому она ждёт улыбки. Отмашки, после которой можно будет отыграть всё назад. И он говорит ей: «Да ладно. Я пошутил. Я просто тупо спал три часа между грёбаными работами.»
И она выдыхает, улыбается тоже, берёт его под локоть, ложится щекой на рукав и произносит: «Ну, пожалуйста, не будь таким злым. Ну, пожалуйста, соглашайся.» «Потому, что ты Генриэтте пообещала уже?» «Ну. Да. Прости прости прости. Я ей пообещала. У неё есть много такого вот нераспроданного ещё. Мутного и вырожденческого. Все эти дамы с мундштуками, целующиеся мужчины, шлюхи пялящиеся в бокалы с вином. Всё это нужно продать, пока есть ещё пик моды на закат Веймарской Республики. А ты... Ну, ты же умеешь...» «Привлекать людей?» «Привлекать, да.»
Эм говорит: «Окей. Но только в марте, быть может.» «Только в марте? Окей.» - Отвечает ему его мама и провожает его до ворот, за которыми его машина. Он целует её в щёку, прощается.
Садится в авто, трогается с места, молча едет какое-то время, а потом говорит мне: «Ты чего сжалась вся? Я прям напряжение чувствую передающееся мне аж в пальцы на обеих ногах. Ты чего? Не надо так, дорогая. Я за рулём, ты заметила? Мне на педали жать нужно...»
«Я не люблю заходить на эти участки в тебе.» - Отвечаю я, очень тщательно подбирая слова. «На какие?» - Он действительно за день устал, его голова заморочена и он снова не сразу соображает — о чём идёт речь. Я уточняю: «На те, где у тебя отношения с твоей Юю. Я не люблю подслушивать ваших с мамой бесед. Даже самых невинных.»
«Ой, да ладно.» - Эм тормозит, достаёт из бассейной сумки недопитую бутылку витаминной воды с имбирём, взбалтывает и допивает. - «Да ладно. Только не начинай рассказывать мне, что ты боишься. Ты ведь не боишься?» «Нет. Не думаю, что это страх.» «Тогда что?» «Уважение. У тебя должны быть места, где ты можешь побыть один. Где у тебя могут быть какие-то свои секреты...»
«Да ладно!» - Произносит Эм в третий раз. Уже почти с возмущением. - «Ты серьёзно вот это вот всё? Хочешь оставить меня одного на одном ринге с мамой? Из уважения? Да ты надо мной издеваешься!!» «Нет. Не издеваюсь.» «Издеваешься, да. Если б не издевалась, поняла бы уже, что это то место, где я точно точно железно не хочу оставаться один. Это то место, где ты мне точно точно нужна.»
«Ясно.» - Мычу я ему. «Расслабься.» - Буркает Эм. - «А то мне сейчас заклинит ногу на газе.» «Хорошо.» - Мычу я. Он снова запускает мотор, снова начинает движение. Бурчит снова: «Вот там точно скользкий и порочный Берлин. Там точно нужен проводник для Орфея. Там потеряться страшнее, чем в толпе в галерее. Не бросай меня там.»
