Я снова вернулась к Кофнарам...
Nov. 5th, 2009 03:08 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_amargo Дла того, чтоб из трёх записей в дневнике их_сестры сделать самостоятельный рассказ...
АННА-и-ТИО
Анна родилась зимой, в день, когда в Палермо началось восстание. Она была очень маленькая, белая и на ощупь казалась холодной. На голове у неё шевелились змеи, и одна укусила повитуху за палец. Какое-то время они кричали вместе: Анна - от холода и света, вспарывавшего ей глаза; карга в окровавленном переднике - от боли.
Потом у старухи пошла изо рта пена, она недолго билась в конвульсиях и громко бредила, и вскорости умерла. Её завернули в ковёр и вынесли в ров за домом.
Принимать сына, появившегося на свет полчаса спустя, пришлось их отцу. Из предосторожности сеньор Кофнар натянул на руки перчатки из свиной кожи, которые обычно одевал, когда объезжал верхом свои владения, но Тио был абсолютно нормальный, только смотрел вокруг злым взглядом и часто всхлипывал, давясь густым воздухом.
Франц и Фридрих, младшие братья сеньоры Кофнар, советовали разделить близнецов, поставив кроватки подальше одну от другой, или, вообще, разнести их по разным комнатам. Но очень быстро выяснилось, что, когда Тио нет рядом, Анна приходит в возбуждение, а живность на её голове - в ярость. Франц, трижды за день укушенный голубой гадюкой, сказал зятю:
«Гио, это была дурацкая затея! Думаю, они должны быть вместе, как вместе были в животе Фьоры…»
Сеньор Кофнар согласился. Мальчика принесли и положили на ковёр рядом с сестрой. Анна, до того не замолкавшая ни на секунду уже много-много дней, перестала рыдать и зачаровано следила за тем, как её брат, кряхтя и пыхтя, пытается перевернуться на живот.
Когда Тио удался наконец этот трюк, он оказался радом с Анной и змеи при виде его закачали головками и, усыплённые этим раскачиванием, легли короной вокруг головы медузы.
«Ну вот, - проговорил Фридрих. - То, что надо!»
С тех пор змеи спали почти всё время. Анна и Тио не разлучались и иногда, когда они, взявшись за руки, бежали к морю или, сидя на балконе, пели дуэтом, аккомпанируя себе на арфе и пианоле, окружающим начинало казаться, что они не просто двойняшки, а сросшиеся между собой близнецы.
Семейству Кофнар оставалось лишь ждать, когда однажды Тио, слишком приблизившись к Анне, прорвёт последний бастион; когда брат и сестра станут одним целым - двухголовым монстром с восемью конечностями и выводком пресмыкающихся, шипящих и жалящих беспрестанно. И это случилось. Застигнутые в поле майской грозой, брат и сестра Кофнары спрятались под овечьим навесом, прижались друг к другу, пытаясь хотя бы немного согреться, и чтобы чем-то себя занять, стали целоваться.
Первый, грубый и долгий, поцелуй не превратил их в многорукое гадюковолосое чудовище, наоборот, когда они разлепили, наконец, губы и отстранились друг от друга, с головы Анны упала мёртвая змея. Тио поднял её и, погладив острый аспидовый нос, прошептал:
«Она заплатила своей жизнью за наш грех…»
«Бедняжка…» - Сказала сеньорита Кофнар и, обняв брата за шею, привлекла его к себе.
Через месяц на голове Анны не было ни одного гада. Вместо разноцветных шелковистых змей там начали отрастать волосы - рыжие, густые и не менее шелковистые.
А спустя два месяца Тио, в белом костюме, и Анна, в модной соломенной шляпке, сели на пароход и отплыли в путешествие, длинное и приятное, полное встреч и приключений.
И всё, что отравляло двойняшкам Кофнарам их раскрашенное цветами и солнечными бликами турне - это воспоминание о том, что отправились они в него не только потому, что им хотелось посмотреть мир. Анна даже плакала иногда, когда вспоминала, как однажды отец увидел из окна своего кабинета их игры в беседке.
Тогда он позвал к себе Тио и сказал ему:«
Этими аморовскими вещами можете заниматься где угодно, но только не в моём доме и не на моей земле!»
«Как скажешь, папа!» - ответил сеньор Кофнар-младший и пошел объявить сестре, что пора укладывать вещи.
Возможно, донна Фьора стала бы протестовать и не позволила бы мужу выгнать детей из дому, а детям - так легко на изгнание согласиться, но к тому времени её уже три года, как не было в живых.
Вполне может быть, что сам дон Гио не рискнул бы указать потомству на дверь, если бы знал, что они не такие уж избалованные и беспомощные, как ему казалось.
«Они и месяца не протянут без денег и моей поддержки! - Сказал он Филиппе, второй своей жене. - Прибегут, как миленькие! И тогда я поставлю свои условия: ему жениться, ей - быстро замуж, много детишек, и выкинуть из головы всякие мысли о шашнях!»
Новая сеньора Кофнар пожала плечами - она-то догадывалась о том, что никто не прибежит и не станет падать на колени, голодными руками рвать на куски зарезанного по такому случаю тельца и, тем паче, принимать условия папеньки, мечтающего о дюжине внуков. Пиппа вздохнула - это ей предстояло позаботиться о наследниках кофнаровского рода - муторная задача и, как было видно, не всегда благодарный результат. Она ещё раз вздохнула и отправилась писать письмо Фридриху и Францу - своим старшим братьям.
А дон Гио остался наблюдать из-за полуприкрытой ставни за тем, как грузятся на телегу огромные кофры с одеждой и плетенные корзины с бельём и провиантом на первое время. Когда он увидел Анну, воюющую со шляпкой, порывавшейся сорваться с её головы и улететь, он не выдержал - упал в кресло и горько заплакал. Отъезжающего обоза сеньор Кофнар, к счастью своему, не видел - иначе бы он сразу понял - они никогда не вернутся.
Об этом Гиоэр Кофнар догадался позже - когда из Венеции, из Мюнхена, из Ростова стали возвращаться нераспечатанные пакеты с не обналиченными чеками. Каждый раз, не получив ответа на просьбу о прощении, отец хватался за сердце и вопил о том, что не переживёт голодной и холодной смерти своих старших детей. Но страхи его были напрасны - Кофнары не померли с голоду и не замёрзли где-нибудь в России на богами забытой железнодорожной станции. И это была заслуга исключительно Тио.
Он умел показывать фокусы - ему нужна была лишь шляпа и полсекунды на щелчок пальцами. Он мог найти любую потерянную вещь - однажды, спросив у карт, отыскал диадему Великой Княгини Марии Павловны. Он был способен на настоящее чудо - из человеческих жидкостей - крови, слёз, слюны и желчи - мог сделать драгоценный камень, требующий (для того, чтоб не отличаться от настоящих) лишь огранки и оправы.
Но всеми этими дарами сеньор Кофнар пользовался, лишь развлекая сестру, быстро устававшую от монотонной тряски кареты, пылящей по дорогам Мексики.
Истинным же призванием Тио Кофнара - стали заказные убийства. Ими он зарабатывал на королевские номера в баден-баденских гостиницах, на арабских скакунов, на яхты и на жемчуга для Анны.
Тягучий, обволакивающий, густо-серый взгляд сеньора Кофнара убивал быстро и бесшумно. И этим пользовались обиженные землевладельцами крестьяне и жены, обманутые мужьями.
«О, божественный мститель господин Тиоэр, супруг мой, истративши наследство, данное за мной батюшкой, на распутных девиц и карточные игры, дошел, наконец, в греховодстве своём до того, что, заведши себе любовницу, поселил её в доме нашем и, прижив с ней ублюдка, выживает меня…»
«Высокочтимый сеньор, да будут благословлены все ваши дни, если снизойдёте и заступитесь за нас, ведь его высочество дерёт с нас три шкуры, а управляющий ихний то и дело пускает в ход плётку без вины нашей…»
Подобные послания Тио получал нередко. Во всяком городе, где они с сестрой останавливались хотя бы на неделю, находился кто-нибудь, кто молил его о помощи и сулил за неё всегда что-нибудь материальное.
Каждое утро он вынимал из-под кофейника несколько конвертов и просматривал их содержимое, сидя у окна, глубоко затягиваясь табачным дымом и стряхивая пепел папиросы в недопитую чашку.
Иногда, после чтения корреспонденции, он исчезал на сутки или двое. И вскоре торговец рыбой или тараторка горничная приносили хозяйке постоялого двора слух об очередном ужасном происшествии.
«Снова, - рассказывали они ей на ухо заговорщицким шепотом, - нашли такой же труп… Окаменевшее тело, и на лице застыла мина изумления и страха…»
Дородная женщина, не верившая ни в Деву Марию, ни в ад, ни в оптимизацию налогов, качала головой и недоверчиво охала, спиной ощущая рассредоточенный взор постояльца Тио Кофнара, человека-горгоны, чьи глаза обращали в мраморные статуи тех, кто недостоин был даже карандашного рисунка на память…
Анна родилась зимой, в день, когда в Палермо началось восстание. Она была очень маленькая, белая и на ощупь казалась холодной. На голове у неё шевелились змеи, и одна укусила повитуху за палец. Какое-то время они кричали вместе: Анна - от холода и света, вспарывавшего ей глаза; карга в окровавленном переднике - от боли.
Потом у старухи пошла изо рта пена, она недолго билась в конвульсиях и громко бредила, и вскорости умерла. Её завернули в ковёр и вынесли в ров за домом.
Принимать сына, появившегося на свет полчаса спустя, пришлось их отцу. Из предосторожности сеньор Кофнар натянул на руки перчатки из свиной кожи, которые обычно одевал, когда объезжал верхом свои владения, но Тио был абсолютно нормальный, только смотрел вокруг злым взглядом и часто всхлипывал, давясь густым воздухом.
Франц и Фридрих, младшие братья сеньоры Кофнар, советовали разделить близнецов, поставив кроватки подальше одну от другой, или, вообще, разнести их по разным комнатам. Но очень быстро выяснилось, что, когда Тио нет рядом, Анна приходит в возбуждение, а живность на её голове - в ярость. Франц, трижды за день укушенный голубой гадюкой, сказал зятю:
«Гио, это была дурацкая затея! Думаю, они должны быть вместе, как вместе были в животе Фьоры…»
Сеньор Кофнар согласился. Мальчика принесли и положили на ковёр рядом с сестрой. Анна, до того не замолкавшая ни на секунду уже много-много дней, перестала рыдать и зачаровано следила за тем, как её брат, кряхтя и пыхтя, пытается перевернуться на живот.
Когда Тио удался наконец этот трюк, он оказался радом с Анной и змеи при виде его закачали головками и, усыплённые этим раскачиванием, легли короной вокруг головы медузы.
«Ну вот, - проговорил Фридрих. - То, что надо!»
С тех пор змеи спали почти всё время. Анна и Тио не разлучались и иногда, когда они, взявшись за руки, бежали к морю или, сидя на балконе, пели дуэтом, аккомпанируя себе на арфе и пианоле, окружающим начинало казаться, что они не просто двойняшки, а сросшиеся между собой близнецы.
Семейству Кофнар оставалось лишь ждать, когда однажды Тио, слишком приблизившись к Анне, прорвёт последний бастион; когда брат и сестра станут одним целым - двухголовым монстром с восемью конечностями и выводком пресмыкающихся, шипящих и жалящих беспрестанно. И это случилось. Застигнутые в поле майской грозой, брат и сестра Кофнары спрятались под овечьим навесом, прижались друг к другу, пытаясь хотя бы немного согреться, и чтобы чем-то себя занять, стали целоваться.
Первый, грубый и долгий, поцелуй не превратил их в многорукое гадюковолосое чудовище, наоборот, когда они разлепили, наконец, губы и отстранились друг от друга, с головы Анны упала мёртвая змея. Тио поднял её и, погладив острый аспидовый нос, прошептал:
«Она заплатила своей жизнью за наш грех…»
«Бедняжка…» - Сказала сеньорита Кофнар и, обняв брата за шею, привлекла его к себе.
Через месяц на голове Анны не было ни одного гада. Вместо разноцветных шелковистых змей там начали отрастать волосы - рыжие, густые и не менее шелковистые.
А спустя два месяца Тио, в белом костюме, и Анна, в модной соломенной шляпке, сели на пароход и отплыли в путешествие, длинное и приятное, полное встреч и приключений.
И всё, что отравляло двойняшкам Кофнарам их раскрашенное цветами и солнечными бликами турне - это воспоминание о том, что отправились они в него не только потому, что им хотелось посмотреть мир. Анна даже плакала иногда, когда вспоминала, как однажды отец увидел из окна своего кабинета их игры в беседке.
Тогда он позвал к себе Тио и сказал ему:«
Этими аморовскими вещами можете заниматься где угодно, но только не в моём доме и не на моей земле!»
«Как скажешь, папа!» - ответил сеньор Кофнар-младший и пошел объявить сестре, что пора укладывать вещи.
Возможно, донна Фьора стала бы протестовать и не позволила бы мужу выгнать детей из дому, а детям - так легко на изгнание согласиться, но к тому времени её уже три года, как не было в живых.
Вполне может быть, что сам дон Гио не рискнул бы указать потомству на дверь, если бы знал, что они не такие уж избалованные и беспомощные, как ему казалось.
«Они и месяца не протянут без денег и моей поддержки! - Сказал он Филиппе, второй своей жене. - Прибегут, как миленькие! И тогда я поставлю свои условия: ему жениться, ей - быстро замуж, много детишек, и выкинуть из головы всякие мысли о шашнях!»
Новая сеньора Кофнар пожала плечами - она-то догадывалась о том, что никто не прибежит и не станет падать на колени, голодными руками рвать на куски зарезанного по такому случаю тельца и, тем паче, принимать условия папеньки, мечтающего о дюжине внуков. Пиппа вздохнула - это ей предстояло позаботиться о наследниках кофнаровского рода - муторная задача и, как было видно, не всегда благодарный результат. Она ещё раз вздохнула и отправилась писать письмо Фридриху и Францу - своим старшим братьям.
А дон Гио остался наблюдать из-за полуприкрытой ставни за тем, как грузятся на телегу огромные кофры с одеждой и плетенные корзины с бельём и провиантом на первое время. Когда он увидел Анну, воюющую со шляпкой, порывавшейся сорваться с её головы и улететь, он не выдержал - упал в кресло и горько заплакал. Отъезжающего обоза сеньор Кофнар, к счастью своему, не видел - иначе бы он сразу понял - они никогда не вернутся.
Об этом Гиоэр Кофнар догадался позже - когда из Венеции, из Мюнхена, из Ростова стали возвращаться нераспечатанные пакеты с не обналиченными чеками. Каждый раз, не получив ответа на просьбу о прощении, отец хватался за сердце и вопил о том, что не переживёт голодной и холодной смерти своих старших детей. Но страхи его были напрасны - Кофнары не померли с голоду и не замёрзли где-нибудь в России на богами забытой железнодорожной станции. И это была заслуга исключительно Тио.
Он умел показывать фокусы - ему нужна была лишь шляпа и полсекунды на щелчок пальцами. Он мог найти любую потерянную вещь - однажды, спросив у карт, отыскал диадему Великой Княгини Марии Павловны. Он был способен на настоящее чудо - из человеческих жидкостей - крови, слёз, слюны и желчи - мог сделать драгоценный камень, требующий (для того, чтоб не отличаться от настоящих) лишь огранки и оправы.
Но всеми этими дарами сеньор Кофнар пользовался, лишь развлекая сестру, быстро устававшую от монотонной тряски кареты, пылящей по дорогам Мексики.
Истинным же призванием Тио Кофнара - стали заказные убийства. Ими он зарабатывал на королевские номера в баден-баденских гостиницах, на арабских скакунов, на яхты и на жемчуга для Анны.
Тягучий, обволакивающий, густо-серый взгляд сеньора Кофнара убивал быстро и бесшумно. И этим пользовались обиженные землевладельцами крестьяне и жены, обманутые мужьями.
«О, божественный мститель господин Тиоэр, супруг мой, истративши наследство, данное за мной батюшкой, на распутных девиц и карточные игры, дошел, наконец, в греховодстве своём до того, что, заведши себе любовницу, поселил её в доме нашем и, прижив с ней ублюдка, выживает меня…»
«Высокочтимый сеньор, да будут благословлены все ваши дни, если снизойдёте и заступитесь за нас, ведь его высочество дерёт с нас три шкуры, а управляющий ихний то и дело пускает в ход плётку без вины нашей…»
Подобные послания Тио получал нередко. Во всяком городе, где они с сестрой останавливались хотя бы на неделю, находился кто-нибудь, кто молил его о помощи и сулил за неё всегда что-нибудь материальное.
Каждое утро он вынимал из-под кофейника несколько конвертов и просматривал их содержимое, сидя у окна, глубоко затягиваясь табачным дымом и стряхивая пепел папиросы в недопитую чашку.
Иногда, после чтения корреспонденции, он исчезал на сутки или двое. И вскоре торговец рыбой или тараторка горничная приносили хозяйке постоялого двора слух об очередном ужасном происшествии.
«Снова, - рассказывали они ей на ухо заговорщицким шепотом, - нашли такой же труп… Окаменевшее тело, и на лице застыла мина изумления и страха…»
Дородная женщина, не верившая ни в Деву Марию, ни в ад, ни в оптимизацию налогов, качала головой и недоверчиво охала, спиной ощущая рассредоточенный взор постояльца Тио Кофнара, человека-горгоны, чьи глаза обращали в мраморные статуи тех, кто недостоин был даже карандашного рисунка на память…
