Понедельник, похоже...
Jul. 8th, 2013 12:02 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_amargoТо есть, мне нужно продолжать в писателя играть... Но — продолжать нужно, а меня здесь, скорее всего, нет и близко... Я где-нибудь... У моря, быть может... Жду либо знака, сигнала от своей горячей любви. Либо — высокой волны от Азова зелёного, старого...
Поэтому за меня отдуваться будут сейчас сервис «отложенных постов» Живого Журнала и мсье Марсель Пруст... Хотя Пруст — та ещё зараза. Ни с чьей цитаты мне не было так сложно включиться в игру, как с его пары строчек. Я сидела два дня, тупила отчаянно и то, что написалось в итоге, то и написалось... И всё...
Попытка №13: Марсель Пруст. «Пленница». Страница 443.
Чтобы изменить направление мыслей, а главное — чтобы не играть с Альбертиной в карты или в шашки, я говорил, что соскучился по музыке. Я лежал на кровати, а она садилась в конце комнаты между книжными шкафами за пианино. Откидывала полураспущенные косы на голую спину, нелепо приподымала острые локти, целилась кончиками длинных пальцев в пожелтевшие клавиши.
Нет, играть Альбертина не умела. Она лишь мучила мой героический инструмент, переживший две войны и три переезда. Она тиранила его всеми теми короткими итальянскими песенками, которым обучила её когда-то кузина Амелия.
Но я и не слушал эту жуткую игру. Я подкладывал под спину все собранные на постели подушки и, улёгшись на них, погружался в полудрёму, соскальзывая потеющей спиной в шелковые волны скомканных простыней.
Это были минуты, накапливающиеся под тонкой кожей натянутого на жёлтую комнату бледно-желтого света, отражающегося от окон домов, выросших напротив в прошлом и позапрошлом годах, и с тех пор заслонявших мой горизонт. Это были часы, растекающиеся, разрастающиеся в длинное, ленивое утро, которое мы с Альбертиной проводили в спальне — в неге и штиле безмыслия. Она — наигрывая что-то из репертуара Ренато Каросоне, спотыкаясь, чертыхаясь и начиная снова и снова с одной и той же ей не дающейся фразы, я — наблюдая за ней.
Я смотрел, как прогибается спина Альбертины, как её большой белый зад расплывается на алом атласе круглого табурета, как уходят вверх и как падают под каштановыми волосами её усыпанные веснушками лопатки. Я следил за руками, лупящими по слоновой кости и чёрному дереву, за взрывающимися в жидких солнечных лучах огромным бриллиантом, подаренным Альбертине её женихом.
Укрывающая мои ноги простыня начинала вдруг оживать. Я вытаскивал из-под головы думку, вышитую для меня Альбертиной когда-то давно и уже начинающуюся кое-где протираться, и накрыв ею пах, прижимал рукой просыпающееся жадное тело. Я убеждал себя в том, что не хочу подчиняться, потягиваться, вставать и подходить к колошматящей басы Альбертине.
Однажды я спросил:
- Почему ты всё ещё ходишь ко мне?
- Что? - Альбертина, оттолкнувшись ногой от горячего пола, повернулась ко мне, прокрутившись на табуретке. Её брови были приподняты, рот приоткрыт, её глаза, и её маленькая грудь глядели на меня изумлённо.
- Я спрашиваю, если ты уже точно-точно решила, если ты не собираешься отменять эту помолвку, если ты уверена, что выйдешь за него замуж уже в ноябре, то почему ты всё ещё приходишь ко мне по субботам и средам? Почему ты остаёшься здесь на ночь?
Альбертина пожала плечами. Так небрежно, словно ей никогда не приходили в голову подобные вопросы, словно она удивлялась тому, что они могли прийти в голову мне.
- Не знаю... - Проговорила она. - Просто прихожу и всё... Разве ты не рад? Разве ты не хочешь, чтобы я приходила?
Я приподнял тяжелую, поблекшими розами украшенную подушечку и продемонстрировал Альбертине свою огромную радость. Но продолжал настаивать.
- Так всё же?
- Господи, Марк... - Вздохнула она, отворачиваясь к стене и недоигранной песенке о сарацине, потерявшем своё сердце во взгляде красавицы с локонами цвета спелого каштана. - Господи, какой же ты занудный... Почему я прихожу? Почему я остаюсь? А, может, я прихожу к тебе только потому, что у тебя есть вот это пианино, на котором я могу поиграть хоть иногда? Нет, ты об этом не думал?..
Поэтому за меня отдуваться будут сейчас сервис «отложенных постов» Живого Журнала и мсье Марсель Пруст... Хотя Пруст — та ещё зараза. Ни с чьей цитаты мне не было так сложно включиться в игру, как с его пары строчек. Я сидела два дня, тупила отчаянно и то, что написалось в итоге, то и написалось... И всё...
Попытка №13: Марсель Пруст. «Пленница». Страница 443.Чтобы изменить направление мыслей, а главное — чтобы не играть с Альбертиной в карты или в шашки, я говорил, что соскучился по музыке. Я лежал на кровати, а она садилась в конце комнаты между книжными шкафами за пианино. Откидывала полураспущенные косы на голую спину, нелепо приподымала острые локти, целилась кончиками длинных пальцев в пожелтевшие клавиши.
Нет, играть Альбертина не умела. Она лишь мучила мой героический инструмент, переживший две войны и три переезда. Она тиранила его всеми теми короткими итальянскими песенками, которым обучила её когда-то кузина Амелия.
Но я и не слушал эту жуткую игру. Я подкладывал под спину все собранные на постели подушки и, улёгшись на них, погружался в полудрёму, соскальзывая потеющей спиной в шелковые волны скомканных простыней.
Это были минуты, накапливающиеся под тонкой кожей натянутого на жёлтую комнату бледно-желтого света, отражающегося от окон домов, выросших напротив в прошлом и позапрошлом годах, и с тех пор заслонявших мой горизонт. Это были часы, растекающиеся, разрастающиеся в длинное, ленивое утро, которое мы с Альбертиной проводили в спальне — в неге и штиле безмыслия. Она — наигрывая что-то из репертуара Ренато Каросоне, спотыкаясь, чертыхаясь и начиная снова и снова с одной и той же ей не дающейся фразы, я — наблюдая за ней.
Я смотрел, как прогибается спина Альбертины, как её большой белый зад расплывается на алом атласе круглого табурета, как уходят вверх и как падают под каштановыми волосами её усыпанные веснушками лопатки. Я следил за руками, лупящими по слоновой кости и чёрному дереву, за взрывающимися в жидких солнечных лучах огромным бриллиантом, подаренным Альбертине её женихом.
Укрывающая мои ноги простыня начинала вдруг оживать. Я вытаскивал из-под головы думку, вышитую для меня Альбертиной когда-то давно и уже начинающуюся кое-где протираться, и накрыв ею пах, прижимал рукой просыпающееся жадное тело. Я убеждал себя в том, что не хочу подчиняться, потягиваться, вставать и подходить к колошматящей басы Альбертине.
Однажды я спросил:
- Почему ты всё ещё ходишь ко мне?
- Что? - Альбертина, оттолкнувшись ногой от горячего пола, повернулась ко мне, прокрутившись на табуретке. Её брови были приподняты, рот приоткрыт, её глаза, и её маленькая грудь глядели на меня изумлённо.
- Я спрашиваю, если ты уже точно-точно решила, если ты не собираешься отменять эту помолвку, если ты уверена, что выйдешь за него замуж уже в ноябре, то почему ты всё ещё приходишь ко мне по субботам и средам? Почему ты остаёшься здесь на ночь?
Альбертина пожала плечами. Так небрежно, словно ей никогда не приходили в голову подобные вопросы, словно она удивлялась тому, что они могли прийти в голову мне.
- Не знаю... - Проговорила она. - Просто прихожу и всё... Разве ты не рад? Разве ты не хочешь, чтобы я приходила?
Я приподнял тяжелую, поблекшими розами украшенную подушечку и продемонстрировал Альбертине свою огромную радость. Но продолжал настаивать.
- Так всё же?
- Господи, Марк... - Вздохнула она, отворачиваясь к стене и недоигранной песенке о сарацине, потерявшем своё сердце во взгляде красавицы с локонами цвета спелого каштана. - Господи, какой же ты занудный... Почему я прихожу? Почему я остаюсь? А, может, я прихожу к тебе только потому, что у тебя есть вот это пианино, на котором я могу поиграть хоть иногда? Нет, ты об этом не думал?..
