За те несколько дней,
Jan. 24th, 2012 12:10 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anna_amargoпока я не писала свою «Большую Римскую Штуку», я вышла из колеи и теперь возвращаться в «Roma-amoЯ» мне приходится, сделав усилие — надавив на центры поэзии-прозы... Вызвав дух вдохновения...
И получилось нечто... Нет, что-то всё-таки получилось, но — этого мало для этой картинки... И мало для Анниных чувств, её переполнявших и выплеснувшихся из её тела... Мне самой мало тех слов, которыми я могла бы описать всё то, что она чувствовала... Но — как сказал мне Оливер, когда я стала ему жаловаться на недостаточность слов и на их недостаток: «Блин, Сана, а ты попробуй, когда тебя эмоции переполняют сказать что-то связное... Хоть что-то, окромя бэ и мэ...»
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет. Я знаю, что ты сейчас сидишь у Франческо и жалуешься ему на меня. Я догадываюсь, что при нём ты трубку ни за что не возьмёшь. Поэтому я тебе и звоню. У меня тоже есть повод пожаловаться. Их даже несколько… Поводов… Первый – я имею недостаток ума. Я глупость имею. И иногда моя глупость имеет меня. По полной программе. Вот сегодня – и это повод второй – я с глупостью своей – после того, как в ресторане с тобой распрощалась – вышла на улицу. И пошла, и пошла… Куда – как ты думаешь? Да, конечно же, к брату… Алекс, я к брату попёрлась… Просто хотела прийти к его дому, подняться на этаж его и в дверь его позвонить… Я как бы ведь знала, что во время такое он на работе обычно. Поэтому я собиралась позвонить в его дверь. Поцеловать на двери его все замки и все петли. И отправиться потом восвояси… Оставив с чувством удовлетворения глубокого глупость свою и себя, а Массимо – с вырванным и брошенным на пороге его моим жалким сердцем. Но – глупость есть глупость… И сердце при мне и чувства все всмятку…
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет ещё… Ну, конечно же… Он был дома. Он стоял на пороге. А я остановилась на лестнице и снизу наблюдала за тем, как он у дверей своих прощается с гостем. Там был… Там был такой долгий-долгий-предолгий мучительный поцелуй. Такой сладкий. Страшный, знаешь, такой. Как будто Массимо изо рта, к которому припадал губами вампирскими, высасывал последний глоток жизни сиропной. Так обычно целуются, прощаясь на полчаса, но – перед смертью. Так целовались, наверное, на пристани саутгемптонской, собираясь сесть на Titanic… Провожая на Titanic жену или мужа. Так обычно целуются, когда ощущают затылком, что вода атлантическая вот-вот нагрянет и смоет с бортов за борта то единственное, чем ты сейчас дорожишь… Это не поцелуй, а молитва… Так целуются, когда хотят выжать из обожаемых губ хоть что-то, что можно проглотить и оставить на память себе: «Только не уходи навсегда! Только не уходи… Только не уходи навсегда!» Так целуются… С разносчиком пиццы так не целуются. Нет…
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет… Нет, я не разозлилась… Не взревновала… Не прокляла… Просто подумала: «Вот оно!» Вот оно то, чего не было с ним никогда… Вот человек, который для моего брата – не просто тёплое мясо и молоко парное, а кто-то, ради кого нужно париться и к кому можно льнуть, как к теплу… Стремиться, бежать и каждый раз – добежавши и отправляясь на круг новый – целовать так, чтоб скулы сводило от кисловатого привкуса «последнего поцелуя»… Раньше таким человеком для Массимо была только я, а теперь… Нет, Алекс, кому я тут вру? Я разозлилась, я сплюнула на ступеньки ядовитую ревность, я растёрла плевок свой красной подошвой… Я его прокляла!..
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет. Ну как ты мог так подумать?! Не Массимо я прокляла… Конечно же, нет… Я прокляла того парня. Утопленника. Мальчика с ладонями узкими, гулявшими по плечам брата моего. Моего!!! Я его прокляла и это самое малое, что я могла для него сейчас сделать… И что я хотела с ним сделать… Прости меня, но я тут сижу в машине на piazza del Sole, и если не выскажусь, если не прокричусь, я снесу к чёрту весь чёртов Рим. От Торино и до Лонгарины будет сплошная пустыня. Такая же, как и во мне…
И получилось нечто... Нет, что-то всё-таки получилось, но — этого мало для этой картинки... И мало для Анниных чувств, её переполнявших и выплеснувшихся из её тела... Мне самой мало тех слов, которыми я могла бы описать всё то, что она чувствовала... Но — как сказал мне Оливер, когда я стала ему жаловаться на недостаточность слов и на их недостаток: «Блин, Сана, а ты попробуй, когда тебя эмоции переполняют сказать что-то связное... Хоть что-то, окромя бэ и мэ...»
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет. Я знаю, что ты сейчас сидишь у Франческо и жалуешься ему на меня. Я догадываюсь, что при нём ты трубку ни за что не возьмёшь. Поэтому я тебе и звоню. У меня тоже есть повод пожаловаться. Их даже несколько… Поводов… Первый – я имею недостаток ума. Я глупость имею. И иногда моя глупость имеет меня. По полной программе. Вот сегодня – и это повод второй – я с глупостью своей – после того, как в ресторане с тобой распрощалась – вышла на улицу. И пошла, и пошла… Куда – как ты думаешь? Да, конечно же, к брату… Алекс, я к брату попёрлась… Просто хотела прийти к его дому, подняться на этаж его и в дверь его позвонить… Я как бы ведь знала, что во время такое он на работе обычно. Поэтому я собиралась позвонить в его дверь. Поцеловать на двери его все замки и все петли. И отправиться потом восвояси… Оставив с чувством удовлетворения глубокого глупость свою и себя, а Массимо – с вырванным и брошенным на пороге его моим жалким сердцем. Но – глупость есть глупость… И сердце при мне и чувства все всмятку…
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет ещё… Ну, конечно же… Он был дома. Он стоял на пороге. А я остановилась на лестнице и снизу наблюдала за тем, как он у дверей своих прощается с гостем. Там был… Там был такой долгий-долгий-предолгий мучительный поцелуй. Такой сладкий. Страшный, знаешь, такой. Как будто Массимо изо рта, к которому припадал губами вампирскими, высасывал последний глоток жизни сиропной. Так обычно целуются, прощаясь на полчаса, но – перед смертью. Так целовались, наверное, на пристани саутгемптонской, собираясь сесть на Titanic… Провожая на Titanic жену или мужа. Так обычно целуются, когда ощущают затылком, что вода атлантическая вот-вот нагрянет и смоет с бортов за борта то единственное, чем ты сейчас дорожишь… Это не поцелуй, а молитва… Так целуются, когда хотят выжать из обожаемых губ хоть что-то, что можно проглотить и оставить на память себе: «Только не уходи навсегда! Только не уходи… Только не уходи навсегда!» Так целуются… С разносчиком пиццы так не целуются. Нет…
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет… Нет, я не разозлилась… Не взревновала… Не прокляла… Просто подумала: «Вот оно!» Вот оно то, чего не было с ним никогда… Вот человек, который для моего брата – не просто тёплое мясо и молоко парное, а кто-то, ради кого нужно париться и к кому можно льнуть, как к теплу… Стремиться, бежать и каждый раз – добежавши и отправляясь на круг новый – целовать так, чтоб скулы сводило от кисловатого привкуса «последнего поцелуя»… Раньше таким человеком для Массимо была только я, а теперь… Нет, Алекс, кому я тут вру? Я разозлилась, я сплюнула на ступеньки ядовитую ревность, я растёрла плевок свой красной подошвой… Я его прокляла!..
Анна – на автоответчик Алессандро:
Привет. Ну как ты мог так подумать?! Не Массимо я прокляла… Конечно же, нет… Я прокляла того парня. Утопленника. Мальчика с ладонями узкими, гулявшими по плечам брата моего. Моего!!! Я его прокляла и это самое малое, что я могла для него сейчас сделать… И что я хотела с ним сделать… Прости меня, но я тут сижу в машине на piazza del Sole, и если не выскажусь, если не прокричусь, я снесу к чёрту весь чёртов Рим. От Торино и до Лонгарины будет сплошная пустыня. Такая же, как и во мне…
